"Отцы & дети": загадочный квадратик
Одним из главных событий "Волги театральной"-2015 стал спектакль Петра Шерешевского "Отцы & дети" из Русского драматического театра республики Башкортостан, сыгранный на открытии фестиваля. В 2000-м петербургский режиссер поставил в Самарском театре драмы "Чудаков" Горького, и с тех пор, кажется, его спектаклей на гастроли не привозили. Между тем Шерешевский успел побывать главным режиссером в нескольких театрах страны, а его новокузнецкий "Иванов" в прошлом сезоне был участником "Маски Плюс" и выиграл фестиваль театров малых городов России.
Уфимские "Отцы & дети" названы в программке "современной театральной фантазией по роману Тургенева". Звучит как оправдание перед ревнителями литературной классики. Между тем текст Тургенева в инсценировке Шерешевского взят подробно и дотошно, все ключевые сцены и даже второстепенные персонажи, вроде эмансипе Кукшиной, - на месте.
Правда, Базаров (артист Руслан Бельский) - наш современник, стриженный почти "под ноль" молодой человек в кожанке. Его музыкальная тема - Amour "Раммштайна", немецкая метал-группа поет про любовь-зверя, в чьей пасти так легко оказаться. Одинцова, послужившая той самой пастью, поет рок-балладу, как оперную арию. Ее собственная тема - энергичная "Русская балерина" Chinawoman. Одним словом, спектакль выдержан в современных ритмах. Камера следит за крупными планами героев, микрофоны усиливают или рассеивают звук в ответственные моменты... Несмотря на некоторые проблемы с темпоритмом (как будто неспешный роман XIX века время от времени побеждает актуальный театральный язык XXI-го), выходит свежо и атмосферно.
На историю Базарова режиссер смотрит ретроспективно: тифом герой заразится в самом начале спектакля. И все происходящее с ним заведомо помещено в раму смерти. В сценографии Анвара Гумарова смерть присутствует почти буквально: в виде черного квадрата земли, недвусмысленно напоминающего о могиле. Есть на сцене и второй черный квадрат, прямо на белом заднике. Время от времени он приоткрывается, и мы видим в нише уютные семейные сцены: Фенечку с ребенком, ужин у родителей Базарова, Одинцову у постели умирающего... Базаров в этом квадрате - чужой. Его судьба - вон та черная земля, куда в момент отчаяния на голову героя беспощадно сыплются ярко-зеленые лягушки. Лягушки и опыты, могила и наука - ничего больше не уготовано, как бы ни терзала Базарова любовь к Одинцовой. Аркадия он, конечно, презирает, но и немного завидует будущему отцу семейства. Сам он в заветный квадратик семейной идиллии заберется по приставной лестнице, смертельно больным, в похоронном исподнем.
Жаль, что в наградах "Волги театральной" для спектакля Шерешевского нашлись только актерские (хотя труппа у башкирского театра действительно отличная). Несмотря на заметное влияние европейской режиссуры, в этих "Отцах и детях" есть свой оригинальный почерк и собственная интонация.

"Ромео и Джульетта": смертельная игра
Спектакли Искандера Сакаева из Альметьевска - уже традиционные участники "Волги театральной", и снова театр увез из Самары награду за лучшую режиссуру.
Эта "Ромео и Джульетта" - в бешеном темпе идущая история с жестко выстроенной пластической партитурой и четким ритмом. Если не знать сюжета, можно вообще не успеть за сменой событий, но разве кто-то не знает сюжета?
Петербургский режиссер Искандер Сакаев, построивший свой театральный язык на биомеханике Мейерхольда, пришелся очень впору национальному театру. И Шекспиру тоже - невозможно же всерьез психологически играть эти отлетающие от зубов тексты. К тому же трагедию в Альметьевске ставят на татарском (в переводе Рузаля Мухаметшина), что добавляет спектаклю экспрессии и своеобразия.
Метод Сакаева одновременно дает дистанцию к тексту ("Мы ставили, как если бы Шекспир говорил на татарском") и приближает нас к английскому театру той поры. Здесь затеяна игра в стилизацию, даже на задник помещено изображение шекспировского "Глобуса". На сцене выстроены подмостки, актеры одеты в напоминающие возрожденческие костюмы из грубой холстины (художник Софья Тюремнова). По шву на спине надписано даже, кто есть кто (чтобы не перепутать в неразберихе сценбоев).
Это игра в "бедный театр". Здесь большие скамьи, поставленные вертикально, служат и дверью, и гробом, а вся звуковая партитура создается актерами тут же, при нас: оглушительно точат ножи враждующие кланы, ритм танцев на балу выстукивается ногами, а во втором акте, ближе к развязке, вступают деревянные колотушки.
Как и Шерешевский, Сакаев начинает со смерти. Ангел смерти (специальный персонаж) преследует героев, и ножами здесь потрясают не одни мужчины: сама Джульетта, эта маленькая 13-летняя бандитка (актриса Эльмира Ягудина), сверкает лезвиями. Смерть становится единственным выходом из патовой истории молодых героев. Не зря Ромео и Джульетта так улыбаются, наконец встретившись после смерти. Впрочем, это, может быть, и улыбка готовых к поклону артистов.
Игра аллюзиями (Мейерхольд, Гордон Крэг, шекспировский театр ...) накладывается в альметьевском спектакле на экспрессивную манеру игры татарских артистов, жестко застроенные мизансцены организуют хаотичную вражду веронских жителей - получается очень цельная, умная и оригинальная театральная история.

"Господа Головлевы": история женщины
Главный приз жюри фестиваля присудило "Господам Головлевым" пермского ТЮЗа - семейной драме по инсценировке Ярославы Пулинович. В пьесе уральского драматурга центр внимания с Иудушки перемещается на Арину Петровну (Елена Бычкова) - это, по сути, пьеса-оправдание матери семейства Головлевых. История о том, как из ангела в подвенечном платье получается домашняя мегера, как она запоздало не может понять, почему осталась ни с чем, но в финале все-таки награждается загробной идиллией. Финал для своего спектакля худрук пермского ТЮЗа Михаил Скоморохов придумал красивейший: после смерти Арины Петровны распахнутся ворота (а весь спектакль зрители сидят на сцене, вокруг актеров) и по мосту из партера навстречу маменьке пойдут сжитые ею со свету домашние. И примут Арину Петровну в объятия. Но за этим благостным финалом, за "очеловечивающей" героиню инсценировкой, за удачными идиллическими сценами и хорошими актерскими работами (особенно точен елейно-холодный Иудушка Александра Красикова) трудно не заметить (в такой камерной обстановке особенно), что спектакль разговаривает с нами на театральном языке прошлого века. И его победу можно расценивать как манифест молодого самарского фестиваля.