-        Я удовлетворен теми спектаклями, в которых выпускаюсь, если бы не был, то вряд ли играл бы их.

-        Мне кажется, возрастная составляющая в этом спектакле вообще не главная, главные – психологическая и метафизическая. По большому счету, по ощущению в пространстве и во времени ни про одного из персонажей нельзя сказать, сколько ему лет. Их превращения иллюзорны, для них самих же.

-        Все зависит от режиссера. Не каждый хороший режиссер может работать с любым актером. И чем ситуация уникальнее, тем сложнее найти точки соприкосновения. О пластилине я бы не говорил, лучше о сотрудничестве. О сочинении вдвоем, о создании образа и спектакля, и персонажа. Здесь надо скорее режиссеров спрашивать, что я для них. И я думаю, всякий свое скажет.

-        Ну конечно, отличаются, потому что в театре репетиции проходят в течение трех месяцев, иногда ты работаешь с одним и тем же режиссером не один раз. Потом, существует коррекция спектакля уже после его выпуска. А при встрече на съемочной площадке общение менее длительное, но более плотное. Но везде действуют одни и те же общечеловеческие законы. Либо люди понимают друг друга и хотят, чтобы из их встречи что-то родилось, либо... Бывает, что хотят, но не понимают друг друга.

-        Вы часто говорите, что вы перфекционист. В работе это в чем проявляется?

-        Мне бы хотелось стремиться к тому, чтобы все, что мы делаем, было без швов и доставляло удовольствие — не только эстетическое, но и психологическое. Чтобы зритель, сидя в зале, испытывал на себе гравитацию спектакля. "Перфекционист" - не должность, скорее установка и стремление.

-        Были. Но что касается кино, тот тут я уже ничего не могу изменить, я могу быть просто недоволен, расстроиться и с этим жить. А что касается театральных, то были такие работы, но, как правило, они очень быстро сходили со сцены. С моей точки зрения, эти работы были несостоятельны. Но я думаю, это входит в условия игры — что у тебя должна быть ошибка, которую ты обязан пережить, сделав выводы.

-        Конечно.

-        Ну почему? Я же, в общем, самодостаточен. И что меня тут может выбить как человека самодостаточного и желающего дальше работать и быть профессионально любопытным? Это просто точка зрения одного человека. И я понимаю, что существуют и другие. Есть люди, которым ты доверяешь... Держать свои ориентиры от чьего-то мнения не кажется мне правильным. Мне кажется, что ориентироваться нужно исключительно на собственную интуицию, на тот стержень, который есть в тебе, на собственный вкус и, может быть, на то небольшое количество людей, которые тебе в жизни интересны. Это не значит, что ты с ними обязательно должен быть знаком — ты можешь читать их книги.

-        Я ориентируюсь, конечно же, на мнение Владимира Мирзоева. Несмотря на то, что мы работаем с ним с 1995 года, он до сих пор остается для меня очень интересным и загадочным режиссером и человеком, на которого можно равняться и в нравственном плане.

-        Сначала мы просто познакомились, а потом он предложил мне репетировать. Мы где-то полгода репетировали первый спектакль. Я не могу сказать, что, когда начал работать с Мирзоевым, у меня возникали какие-то сомнения, нужно ли мне продолжать… Его мир меня сразу захватил и увлек. И я понимаю, что интуитивно сделал правильный выбор, потому что таких людей очень мало встречается в жизни, и это нужно ценить.

-        Да нет, постепенно, и потом, много спектаклей, совершенно разные персонажи…

-        Общего не может не быть, потому что все равно везде принимаем участие и он, и я. Конечно, частицы нас остаются там. Даже могу вам сказать, что цитирование одного персонажа в другом мы иногда делаем специально, чтобы провести психологическую параллель.

-        Я, честно говоря, даже такого не читал. Нет, как-то не задевает.

-        Да нет, у меня есть установка отталкиваться от материала и от режиссера. Невозможно отталкиваться от того, что ты сам себе напридумывал. Это как жениться на самом себе. Все равно ты общаешься с человеком и отталкиваешься от него – от его методологии, от его химии. Как вот сейчас я разговариваю с вами – я от вас отталкиваюсь, разговаривал бы с другим человеком – отталкивался бы от него. Я же не придумываю, сидя в номере, каким будет мое интервью – мне это неинтересно, для меня момент неожиданности и спонтанности гораздо более привлекателен. Потом, если сравнить все наши спектакли – я имею в виду "Укрощение стоптивой", "Предательство", "Коллекцию Пинтера", "Короля Лира", "Дон Жуана", "Хлестакова", "Тартюфа" - они очень разные по направлению и по образу.

-        По-разному, мы первый раз работали вместе. Не могу сказать, что было легко, мы репетировали полгода. Но вся эта трудность с таким режиссером, как он, идет только во благо. Это не трудность, связанная с безнадежным упорством, безосновательными конфликтами… Нет, эта трудность стала условием игры, в которую мы договорились играть.

-        К кражам я всегда отношусь плохо. Но с другой стороны, картину посмотрело сразу много людей, даже открыли счет, на который можно перевести деньги. Что еще делать? Мы заложники ситуации.

-        Ну если Сталин действительно персонаж невымышленный, то Годунов во многом создан фантазией Пушкина.

-        Ни в коем случае. Я думаю, у всех по-своему, но мне совершенно не важны ни автобиография, ни какое-то исследование хроники. То есть это может быть интересно, но может быть и совершенно несостоятельным для того драматического произведения, которое мы делаем. Я даже не знаю, как объяснить… Ты же рассуждаешь, думаешь, начинаешь по-другому "включаться", когда работаешь над чем-то. У тебя меняются ритмы, увеличивается способность что-то улавливать… Вот когда ты делаешь больше физических упражнений, ты же начинаешь по-другому дышать – здесь такие же процессы, когда ты хочешь что-то изобрести.

-        Вы знаете, это, конечно, самое интересное. Для меня-то это частная история, прежде всего, а не история, связанная с властью. История с выбором, с тем, что человек держит в своей голове как мысль – может, и не совершив преступления, но желая его совершить. И потом, исходя из этого, можно провести линию к теме власти. Потому что власть, наверное, большое испытание для человека. Она является в какой-то степени радиацией. До какого-то предела доза ее не опасна для душевного здоровья человека, но после какого-то количества или качества может быть смертельной.

-        У него вообще другие проблемы, связанные с восхождением к власти, с убийством. Не факт, что он его совершал, но мысли об этом были. А мысли – люди имеют свойство уверовать в них. Часто кем-то рассказанная история так нравится тебе, что начинаешь ее рассказывать, как свою, и думать, что это произошло именно с тобой. Таковы хитрости мозга.

-        Да, но у нас всегда есть некий совет - все решает режиссер, но это не значит, что он не открыт к предложениям актеров.

-        Нет, почему, с мамой и бабушкой мы ездили на юг, ездили в Ярославль, где у меня много родственников.

-        Нечасто. Потом, вы знаете, время очень ограничено, театры же теперь не выезжают на гастроли на месяц.

-        Да, видите, вы напомнили про "Коллекцию Пинтера", "Сирано де Бержерак" мы здесь играли, "Амфитрион"…

-        Не думаю, что успел, единственное – мне очень жалко вот эти деревянные двухэтажные домики. Мне кажется, их в первую очередь надо реставрировать или санировать. Соседство, например, современных гостиниц с такими домиками, но ухоженными, а не разваленными, придало бы городу еще больше очарования.

-        График-то у меня всегда плотный, а вот как таковая работа начнется во второй половине декабря, я буду в Петербурге сниматься в картине Константина Лопушанского. Не буду вам рассказывать о сценарии, потому что он еще корректируется. Но история интересная, и режиссер мне очень интересен.