-  Что тебя беспокоит в современном театре?

-  Уровень индивидуальности исполнителей и в драматическом, и в музыкальном театре сегодня - огромная проблема. Это же еще у Чехова сказано - "средний артист стал выше". Вот технически средний артист стал, наверное, гораздо выше, но уровень индивидуальности, способной и вообще имеющей право на высказывание на сцене, со временем заметно понижается. И если появляются такие артисты и режиссеры, они сразу заметны. Это серьезная и интересная тема - можно вот так хлопнуть себя по бедрам и воскликнуть: куда катится мир! И это действительно так. "...Были люди в наше время... богатыри - не вы!" - еще Лермонтов об этом писал...

-    Мне кажется, каждое поколение так пишет.

-    Да нет, похоже, это действительно так. Смотришь - какого уровня были артисты и режиссеры! И даже сейчас еще есть, уходящие. Смотришь на них и думаешь: а кто дальше? А дальше - я. А кто я такой?.. Есть свои плюсы и в нашем времени. Мы быстрее ориентируемся в новом, но делаем это поверхностно. И этого нового так много, что мы усваиваем привычку быстро все осваивать.

-  Да уж, главное умение.

-  Мы вступили в фазу информационного общества, это диктует свои правила игры и, конечно, понижает значение традиционных ценностей. Я в этом смысле пессимист - мне кажется, что все мельчает. Герой же исчез из драматургии. Героями становятся катастрофы, глобальные процессы. Нет людей, которые способны взять на себя ответственность за происходящее, которые считают, что они рождены, чтоб соединить "времен прервавшуюся нить".

- Ты интересуешься политикой?

- Я всегда был аполитичным человеком, но, видимо, возраст берет свое, начинаешь замечать какие-то процессы, анализировать их.

- Это нужно в твоей работе?

- Пока такой необходимости не было. Тот театр, которым мы занимаемся, - он же аполитичный, театр судеб человеческих, не зависящих от места и времени. А политика - дело сиюминутное. Главное (если говорить простым языком) - совпасть по интонации со своим временем. Но я сторонник того, чтобы либо делать сугубо политический театр, либо не размениваться на злободневность. Потому что любая злободневность, по-моему, понижает масштаб общечеловеческой тематики. Хотя я не очень искушен таким политическим театром, я его почти не видел.

- В России с ним вообще трудно.

- Да, и нас в этом обвиняют. Вот мы ездили по миру со "Счастливым Гансом"...

- ...совершенно не политическим спектаклем...

-  ... абсолютно не политическим, совершенно экзистенциалистским спектаклем. И то и дело в каких-то разговорах и дискуссиях сталкивались с вопросом: а почему русский театр не занимается социальными темами? Почему не говорит об экологии, политике, на общественные темы? А мне кажется, это следствие абсолютно закономерного, накопившегося еще с советских времен "перегруза" такой тематикой.

-  Мне тоже так кажется.

-  И, наверное, сработал еще защитный механизм - страна просто была не способна переварить свой исторический опыт, и театр неизбежно вернулся к проблемам отдельной личности. Но сейчас, видимо, начинается обратный процесс - театр начинает говорить на общественные темы.

-  Та же "новая драма".

- "Новая драма" на этой почве, мне кажется, может найти золотую жилу. Но в обращении театра к политике меня все-таки настораживает опасность эстетического снижения. Как правило, все равно образуются "ножницы" между сиюминутностью и вечностью. Уж если политика в искусстве - то уровня шекспировских пьес. Но у меня есть подозрение, что современная политика не может быть предметом настоящего произведения искусства - просто потому, что там нет настоящих героев.

Другое дело - экологические темы. Я понимаю, почему в развитых странах они давно появились в искусстве. Потому что, если взглянуть на происходящее с нами в контексте жизни всей планеты, то масштаб трагедии, которая может грозить человечеству, уже тянет на эпический.

-  Ты производишь впечатление актера, который заботится о внутреннем содержании, о собственной наполненности.

- Я не делаю этого специально. Мастер, конечно, все время повторял нам: "Изощряйте свой мозг". Но это рекомендация для людей, которые никогда этим не занимались. А я с детства был любопытствующим человеком, всегда хорошо учился и никогда не заставлял себя, просто мне было интересно.

-  Читаешь современную драматургию?

-  Мне ее сейчас нужно читать, Праудин дал задание - найти современную одноактную пьесу для дипломной работы. Но я ее не люблю, мне так тяжело ее читать! Мне она кажется как раз не современной, а ретроградской. По-моему, чем больше упоминаний современности - тем архаичнее выглядит текст. Чем больше подражают языку современной молодежи, тем более нарочито это выглядит. Даже если это сделано в технике вербатима. Первый раз производит определенный эффект, но потом начинаешь понимать, что эстетической сущности в этом почти нет.

- Твоя, как говорится, крайняя актерская работа -  Треплев в "Чайке". Твой Треплев талантлив?

-  Для нас этот вопрос не был актуальным. В театроведческой традиции считается, да, что необходимо ответить на вопрос, талантливый он или нет, талантливую пьесу написал или нет. Мы ответили - да, пьеса талантлива, но это самое талантливое, что он успел сделать в своей жизни. И это очень незрело и неоднозначно. Он мог бы развиться в талантливого человека. И дело даже не в том, что Треплеву не хватило трудолюбия. Дело в том, что у него произошел какой-то сдвиг, который лишил его смыслов. Для меня главное в Треплеве, что он самоубийца. Я недолюбливаю самоубийц. Он для меня, конечно, является человеком слабым, но я не могу и не жалеть его. Он мог бы вырасти в интересного художника, если бы освободился от тех привязанностей, которые тормозят личностный рост.

-  Когда я смотрела спектакль, у меня было ощущение, что если он в чем-то и талантлив, то в любви.

-  Да, так и есть, это слова Праудина. Если бы у него была счастливая любовь, это автоматически сказалось бы на его творчестве.

-  Какие вообще мысли по итогам сезона?

-  У меня сейчас все мысли заняты учебой на режиссерском курсе Праудина. Премьер не было после "Чайки". Поэтому есть ощущение небольшого застоя, потому что двигает вперед не игра в текущем репертуаре, а подготовка чего-то нового. И сейчас эту функцию в моей жизни выполняет учеба.

-  И как учеба?

-  Интересно. Да у меня как-то странно получилось с режиссурой. Я сам никогда не собирался ею заниматься. Но когда заканчивал учебу в Щепкинском, некоторые педагоги стали советовать мне идти учиться на режиссуру. Я говорю: да вы что? Я четыре года учился, я поиграть хочу! А когда сейчас Анатолий Аркадьевич Праудин предложил учиться на своем курсе, я подумал, что глупо отказываться. Сугубо из любопытства. А со временем, когда чуть-чуть начинаешь понимать, что к чему, чуть-чуть что-то начинает получаться - азарт уже берет. Не знаю, насколько серьезное будет продолжение. Но так получилось, что всю мою жизнь мне говорили, что стоит этим заняться.

Сейчас, честно говоря, я уже не понимаю, как можно заниматься режиссурой, не имея актерского опыта. А ведь какие выдающиеся режиссеры есть! Откуда они что знают - непонятно.

-  Ты ведущий молодой актер "СамАрта", играешь половину главных ролей - но ощущения выхолощенности, как я понимаю сейчас в разговоре, у тебя нет, есть, наоборот, ощущение недостатка нового материала?

-  Я вообще не очень понимаю, что такое выхолощенность. Хотя допускаю, что, наверное, может быть такое ощущение у суперзвезд, которые репетируют крупные роли в театре, одновременно снимаются в плотном графике... Но у меня уже два года прошло с тех пор, как была готова "Чайка". Наоборот, как будто саккумулированы силы для нового движения.

-  А нет ощущения потолка? Что дальше некуда?

-  Все время есть такое ощущение. Первый раз оно случилось в институте на третьем курсе. Когда я подошел к экзамену с ощущением, что я как артист - все, закончился. Не зная, как еще, куда еще. И понимая, что то, что я делаю, - ерунда. А потом как-то сам удивляешься тому, что в себе обнаруживаешь. И главное, каждый раз ты не уверен, что это произойдет в очередной работе. Вот, допустим, "Ревизор". Да, Хлестаков - моя звездная роль. Но я в ней не сделал ничего нового для себя. После премьеры у меня было такое же ощущение, как на третьем курсе. Тогда я подошел к педагогу и сказал, что я как будто головой упираюсь в потолок и еложу по нему в разные стороны. И не могу найти дырки наверх. Понимаю, что там наверху еще куча этажей, а дыру найти не могу. Я очень люблю эту роль, но воспринимаю ее как экзамен на то мастерство актера, которое успел к тому времени обрести.

Возможно, помешал пиетет перед этой ролью, не хватило свободного взгляда. Сейчас я уже имею опыт такого страха перед "ролищами" и, надеюсь, что если достанется еще такая, уже не буду так сильно ее бояться.

- Ты чувствуешь в себе силы сыграть "Гамлета"?

- Сейчас, в данный период моей жизни - как будто бы да. Сложно отвечать на такие вопросы, потому что заранее не знаешь того уровня сложности, с которым столкнешься. Он становится понятен только в процессе работы. Мы же не аналитически изучаем роль. И происходят порой неожиданные открытия. Я сейчас вообще чувствую в себе профессиональные силы. У меня тот период, когда жизненный и профессиональный опыт прибавили, с одной стороны, наглости, а с другой - веры в себя. Когда ты понимаешь, что способен, как минимум, находить общий язык со зрительным залом. А это очень важное условие, половина успеха. Другая половина - это способность находить для себя сложности. А вот это мне всегда было свойственно. Сейчас я готов играть и играть, открывать новое - у меня проснулась настоящая жажда, хочется уже расширять горизонты, допускать ошибки. Это, кстати, было большой проблемой - у меня с детства комплекс отличника. Кажется, сейчас я начинаю освобождаться от страха ошибиться.

Не знаю, чувствую ли я в себе силы быть лучшим Гамлетом? Чтобы эта роль стала не только моим личным событием, но и, хотя бы, моего профессионального круга? Не знаю, но "сходить в сторону" трагического героя мне давно хочется.