Театр Антона Адасинского приехал со спектаклем "Арлекин", впервые сыгранным в 2010-м на Эдинбургском фестивале. С очень личным высказыванием своего основателя и руководителя, выбивающимся из ряда спектаклей "Дерева". Да, "Арлекин" - все такое же бессловесное представление, сделанное на стыке разных жанров, от театра теней до пластических этюдов и клоунады. Но это представление удивительно театральное. Впрочем, как еще можно признаваться в любви к подмосткам и кулисам?..
В этом признании в любви очень мало того Адасинского, который начинает манифест "Дерева" с демонстративного отказа от слов "актер", "театр", "игра". В "Арлекине" почти нет того неуловимого для описания шаманства (взятого скорее из эзотерических практик, чем у классической театральной традиции), которым отличаются многие постановки "Дерева". Зато есть марионетки и персонажи комедии дель арте, есть их хозяин Карабас и есть аплодисменты, раздающиеся со стороны кулис. И безумно уставший даже от них Арлекин (Адасинский), вымотанный театром и своим лицедейством, корчащийся, болеющий и умирающий от него, но все же - плоть от плоти его, не способный оторваться. Способный разве что очеловечиться, из марионетки превратиться в живого, страдающего артиста с сопровождающим его сердцем-обезьянкой.
Казалось бы - что нового можно сказать на тему "художник и его искусство"? Однако же каждый все равно говорит свое. Адасинскому в этом помогает комедия дель арте, щедро проинтерпретированная в 20 веке. Пикассо, Блока и не только их в спектакле много - в костюмах и декорациях, в постановке света и в преображении заводного Арлекина в человека печального образа.
В "Арлекине" все вроде бы просто и понятно, сюжет можно перевести в слова, метафоры читаются иногда даже слишком легко. Это очень цельный и внятный спектакль, даром что держится, как все у "Дерева", на ассоциативных связях. Вот Арлекин пытается обратить на себя внимание Пьеретты, а она то совсем его игнорирует и верещит дурным голосом, если стащить с ее бритой головы колпак, то опошляет все, что бы он ни делал, - цветами подметает пол, поднесенное ей сердце героя - просто съедает. Вот он борется с марионеткой, кажется, даже пытается ее задушить - и вот уже гоняется вокруг разбитого зеркала - за собственным двойником, конечно. Вот, воскрешенный, заштопанный, сам к себе приставляет марионеточную перекладину, а вот выносит на плечах, как крест, огромную, тяжелую балку - потом она окажется часовой стрелкой и будет еще долго вращаться на сцене, уже после всех поклонов и аплодисментов.
Отношения артиста и публики, паясничанье как тяжелый труд, иллюзорный сценический мир - все темы в этом "театре в театре" прозрачны и читаемы, прорастают культурными аллюзиями и все вырастают как очень личные (на встрече со зрителями Адасинский говорил о них же, вряд ли сам осознавая, что продолжает спектакль). Но то, что словами выражается как вековой давности банальности, на сцене сделано на том высочайшем уровне профессионализма, когда в театре начинается подчиняющее себе зрителя волшебство. Визуальный ряд и музыкальное сопровождение, световая режиссура и пластика артистов - все это вместе складывается в свой особый мир. Тот мир, из которого никогда не сможет вырваться Арлекин. И зрителю понятно - почему.