Сложно представить, как внушительных размеров роман Айтматова можно вместить в часовой спектакль. Несколько судеб, человеческие и волчья, переплетаются между собой. Смена времен года, случайные встречи человека и зверя, заканчивающиеся трагедией, и многое другое.
Авторы Екатерина и Петр Зубаревы главными героями своего спектакля сделали не Авдия и не пастуха Бостона из второй части романа, а синеглазую волчицу по имени Акбара и ее волка - не столь умного, как она, но смелого Ташчайнара. Люди же представлены, скорее, схематично, а порой и вовсе в прорезе декорации, словно через узкие глаза волков мы видим только ноги или руки человеческих существ.
История превратилась в притчу или легенду, рассказанную старым акыном. Так, во всяком случае, воспринимается зрительным залом. И это близко к истине. Авторы долго искали форму для своего будущего спектакля и, изучив традиции Киргизии, остановили внимание на сказителях национального эпоса - манасчы. У каждого рассказчика своя особая манера исполнения, свой артистизм, истории древних героев манасчы пропевают.
Петр Зубарев переложил прозу Айтматова на язык поэзии, и текст зазвучал, словно шаманское заклинание, ритмично, немного монотонно и завораживающие. В спектакле нет фонограммы, только живой звук аутентичных инструментов: барабан, бубен, курай, варган… Каждый из актеров по очереди пропевает, проигрывает свой фрагмент, каждый из актеров - и сказитель, и охотник, и один из волков. Только Петр и Екатерина на протяжении всего спектакля - главные герои. Текст прозаический звучит лишь несколько раз в диалогах людей и в финале - когда Акбара молится на луну, своему волчьему богу.
Как и в предыдущем спектакле Екатерины Зубаревой, здесь огромную роль играет пластика. Облачившись в одежды, напоминающие этнические (с меховой оторочкой, бахромой, кистями), актеры исполняют ритуальный танец, перевоплощаясь в волков. И, возможно, спектакль должен был произвести впечатление магическое. Однако этого не происходит. Сложно сказать, почему. Актеры и танцуют, и поют, играют на музыкальных инструментах и проживают жизни своих героев, но, скорее всего, выбранная форма, столь удачная для национального эпоса, с его условными персонажами и размахом, не уживается, не принимает в себя личную драму, переживания и психологизм, пусть даже и волчий.