Во главе сумасшедшего дома

До Самары Гвоздков руководил тремя театрами, но всеми по нескольку лет — Ростовским, Ташкентским, "Балтдомом". Ташкентским дольше всего — семь, и говорил, что остался бы, да страна развалилась. До этого был Ростовский, но там "не уместился" в рамки ТЮЗа. "Сказал в обкоме, что не знаю, как ставить сверхзадачу Красной шапочке", — со свойственной Гвоздкову экспрессией рассказывал режиссер. А в Самаре "повторилась та же история, что в Ташкенте. Я сел в это кресло — и было ощущение, что всю жизнь здесь работал". Всю не всю, но больше двух десятков лет Гвоздков провел здесь. Самара стала главным городом его жизни, после, наверное, Петербурга, в котором вырос, учился, какое-то время работал, где похоронены родители и где по желанию режиссера похоронят его самого.

Гвоздков был талантливым режиссером. Кто не видел его досамарских спектаклей, слышал про ташкентский "Полет над гнездом кукушки". Спектакль произвел фурор на киевском фестивале, на который ездил и Куйбышевский театр Монастырского. "Для любого художника вот такое счастливое совпадение материала, внутреннего состояния, артистов, времени — это редкая удача, — анализировал Гвоздков несколько лет назад. — Таких совпадений у меня в жизни было немного. Я могу даже больше сказать: пять-шесть, на фоне десятков моих спектаклей".

Какие еще названия входили в эти пять-шесть? Вспоминают "Звезды на утреннем небе" того же ташкентского периода, "Будто мы не знакомы друг с другом" из ростовского. В Самаре  заметными были "О мышах и людях", "Полковник Птица", "Побег из Шоушенка"…

В последних Вячеслав Алексеевич видел продолжение темы, когда-то начатой "Полетом над гнездом кукушки". Он всегда чувствовал себя во главе команды сумасшедших людей, занятых странным делом. По-хорошему сумасшедшей, конечно.

Гвоздков стал главным практически сразу. Правда, долго шел к режиссерской профессии —  играл в питерском ТЮТе, учился на актерском в Саратове, играл в Барнауле и в Малом драматическом в Питере. Поступал к Товстоногову, не прошел. "Книжки читать надо больше", процедил мэтр в ответ на дерзкий вопрос: "Почему?" Четыре года ждал и готовился, вторая попытка оказалась удачной.

"После выпуска в министерстве культуры РСФСР мне показали карту страны — а там флажками были обозначены "пустые" театры — и сказали: "Выбирай". Представляешь?, — вспоминал Гвоздков. — Я выбрал Ростов-на-Дону. Демин еще спросил: почему? Я говорю: "Я поставил себе задачу — работать в городе с населением не меньше миллиона человек. Я хочу, чтоб мои спектакли по 10 лет шли, как в БДТ". А незадолго до этого я поставил в Кирове (нынешней Вятке) "Старый дом" Казанцева, знаменитый свой спектакль, и меня рекомендовали туда главным, сменить Алексея Бородина (он уходил в Центральный детский театр). Но я понял, что нужно будет ставить по 10 спектаклей в год, а идти они будут по 20 раз максимум".

"Я умру в этом городе"

На одной из фотосессий после интервью Леша Талипов водил худрука по театру и время от времени повторял: "А вот сейчас помолчите". Гвоздков говорил много и горячо, но больше всего — про устройство театра (и мира). Википедия утверждает, что он поставил больше 150 спектаклей, но главным в жизни Вячеслава Алексеевича всегда оставалось руководство. Он был хозяином театра — каждого театра, которым руководил. Это слово еще не раз возникнет в некрологах и воспоминаниях — оно точнее всего описывает стиль руководства Гвоздкова. То, что он умер генеральным директором — во многом случайность, следствие переделанного во время давнего конфликта с министерством устава. Но есть в этом "генеральном" и что-то очень неслучайное.

Он очень гордился приличными зарплатами артистов, помогал актерам в трудной ситуации (чего стоит одна поддержка Олега Белова). На интервью сыпал цифрами: доходы, расходы, субсидии, внебюджет… Из недавнего врезалось в память, что "Побег из Шоушенка" за первый год с небольшим заработал 30 миллионов, а стоил при выпуске 5. Это все было очень важно для Гвоздкова: хозяйство такое дело, требует денег. Но и не только: успех у зрителей он считал главным показателем работы. Критику терпеть не мог (как театральную, так и вообще), и в случае чего всегда козырял полными залами и сборами. Что-что, а это он обеспечить всегда умел.

Мечтал увидеть театр реконструированным, добивался этого больше десяти лет, но то одно, то другое. В последнее время загорелся идеей построить отдельное здание на время реконструкции, говорил, "если доживу, гарантирую, там будет еще один молодежный театр". Выпустил в Самаре три актерских курса, почти всех взял в театр. Удивительно, но этот сезон — первый с 2006-го, когда у Гвоздкова не было студентов. Как чувствовал. Притом, что в прошлом году наконец получил бюджетные места в питерской Театральной академии (теперь РИСИ), но отложил прием на год.

Гвоздков, конечно, не собирался умирать, да и никому не приходило в голову считать этого 70-летнего человека стариком. И энергии в нем было еще — дай бог каждому, несмотря на возраст и проблемы со здоровьем, без которых тоже не обходилось. Мысль время от времени проскальзывала: "Когда меня не станет, обо мне через 10 лет тоже, как о легенде будут говорить", "У меня было много предложений, я сказал: я умру в этом городе". Но это был разговор о чем-то отдаленном, фигура речи.

"Набери Гвоздкова"

О преемнике речь тоже заходила, но попробовали бы вы поговорить об этом с Гвоздковым. "Ну где молодые режиссеры, ну? Назови мне кого-нибудь". Называй не называй, все понимали, что на своих ногах такие руководители, как Гвоздков, из театра не уходят. Не той закалки человек, не того поколения. Рассказывал, правда, что сначала договорился с Титовым возглавить театр на 3-5 лет. А потом осел, стал строить дом, вырастил дочь: "Как меня раньше старики учили: приехал в город — покупай себе место на кладбище". Того же хотел от преемника: "Нужно, чтобы человек был хороший, чтобы не вор, чтобы полюбил этот город, эту губернию, эту Волгу".

Лукавил, конечно — люди с таким характером преемников не оставляют. Хозяин — он и есть хозяин, все вокруг — его, и мало кто из потенциальных руководителей может ужиться с таким худруком. Гвоздков искренне считал свое понимание театра единственно верным, он вообще все делал очень искренне. Не знаю, какая кровь текла в его жилах, помимо русской, но в нем было много то ли южного, то ли восточного. Вспыльчивый, страстный, яростный, непримиримый, он был при этом отходчивым, щедрым, хлебосольным и незлопамятным. В нем была несдержанность, от которой нелегко приходилось окружающим, но никогда не было подлости. В театре это особенно важно — знать, что человек ничего не делает за спиной. Гвоздков был прям во всем, ругался тоже в лицо (и в трубку), выражений порой не выбирал  — но тут же остывал, и вот уже можно было пить чай и говорить о планах.

Отношения критика и режиссера — всегда непростая история, а уж отношения критика и Гвоздкова…

— Набери Гвоздкова, а?
— Зачем?
— Ну он будет спрашивать, почему ты его не похвалила, а ты объяснять.
 
Я не звонила, конечно. Зачем? Придешь через пару месяцев, послушаешь минут 15 эмоционально насыщенной речи — а дольше Вячеслав Алексеевич все равно не выдержит, отойдет. Всерьез обижаться на него тоже было невозможно.

Можно многое вспоминать — конфликт с частью театра в первые годы в Самаре, удачные и неудачные спектакли, выведенных в лидеры и ушедших из труппы артистов, номинации на "Маску" и постановки "на кассу"… Картина в деталях противоречива, но главное — Гвоздков был мастодонтом, уходящей натурой "театростроителя", худруком старого еще замеса.

Кажется, он не мог умереть по-другому. Трудно представить, что мог бы долго болеть или оставить театр по немощности. Вчера еще бегал по лестницам и репетировал по полдня "Старый дом", а сегодня уже нет — это как-то тоже по-гвоздковски.

Очень хотелось бы написать этот текст с той смесью ярости и юмора, что была свойственна Гвоздкову, но не выйдет, потому что никому этого не повторить. Светлая память вам, Вячеслав Алексеевич. Вы там, наверное, будете очень ругаться, когда все это прочитаете. Жаль, что мы не услышим.