Анатолий Праудин — режиссер, известный своими спектаклями и самарцам ("Гамлет", "Чайка" и др.), и питерцам, и всей России. А еще он известен любовью к экспедициям. Редкий спектакль Праудина обходится без "полевой" подготовки. Выезды в деревню для постижения русской классики — цветочки. Когда Праудин ставил Маркеса, постановочная группа ездила в Колумбию, этой осенью режиссер вместе с актером Алексеем Елхимовым плавал к берегам Гренландии — готовился к "Одиссее". А в январе 2016-го вместе с актером Иваном Решетняком и художником Игорем Каневским Праудин пересек российско-украинскую границу и перезимовал под Донецком. Работали на химическом заводе, собирали материал — и сделали спектакль про Жеку.

Жека — типичный маленький человек на войне, архетип из архетипов, с той разницей, что живет вот прямо сейчас где-то там, под Донецком, в бывшем рабочем поселке. Спектакль — документальный монолог героя, точнее, для него-то диалог — Жека все время общается с невидимым "человеком из Петербурга", задает вопросы, отвечает на его уточняющие, удивляется: "Ани Лорак не узнал? Ты ж с культурной столицы, …!" Речь Жеки — густо пересыпанный матом суржик, что при органичнейшем существовании актера порой рождает комический эффект, несмотря на все ужасы войны в его рассказах. Интересно, что спустя год после первого просмотра этого почти не помнишь. Предельную достоверность существования и "цепляющую" историю тяжелейшего выживания — да, а вот что это еще и остроумно, на трагикомическом водоразделе сделано — вспоминаешь только на показе.

Финал, напротив, на второй раз уже не кажется таким уж резонерским и морализаторским. В последней сцене, разоблачаясь — из образа, из костюма, из найденной речи и голоса — актер рассказывает личное. Как в том же Донецке в церкви его потрясло, что потерявший на войне жену и брата отец Николай одинаково молится за все стороны. Актер трактует этот эпизод как чудо, снизошедшее на него, как внезапное понимание заповеди "Возлюби ближнего своего". А зрителю эта история еще раз напоминает, о чем спектакль. Не о Донецке, не о правых и виноватых. А просто о том, что всюду люди, и больше всего достается им. Таким, как Жека.

Он приехал сюда работать еще в мирное время — резал свиней, обеспечивал продовольствием химзавод. Райский уголок, говорит, был. Потом завод закрылся — пришли автоматчики "охранять ваш выбор". Да, до этого голосовал за что-то там, потому что обещали поднять зарплату. Потом даже повоевал в ополчении, потому что 15 тысяч платят, а завод стоит. Ушел почти сразу — чуть не убили, жизнь дороже. Теперь работает за 2 тысячи, и то благодаря пенсионеру Халявину, который восстановил один заводской цех. Но живешь все равно на передовой, и убить могут когда угодно — осколком, когда смотришь телевизор, военная полиция, если выйдешь на улицу без документов… А в родной Херсон нельзя — в паспорте штамп ополчения.

Неотапливаемая бывшая котельная Самарского элеватора — место, как нельзя более подходящее для "Донецка". Трудно представить больший эффект 3D и лучшие декорации для полуразрушенного войной общежития без воды и отопления. Хотя перед показом помещение нагрели пушками, и зрители, в отличие от актеров, не снимали верхнюю одежду. Особенно жалко было рыжего кота Персика — художника Игоря Каневского, который весь спектакль сидит на кровати или рисует героев жекиных рассказов на стенах — все это на босу ногу, в меховом жилете на голое тело. Сваренный Жекой за время спектакля борщ, который разливают зрителям, оказался в самарские минус 20 не просто символическим причастием. Горячий суп в таком холоде и неустроенности — это жизнь. За которую так цепляется, вопреки всему, случайно оказавшийся на передовой простой парень Жека.

У Жеки, кстати, все по-старому. Халявин на связи с постановщиками.