Самарскую метафизику исследуют силами искусства

В Самарском художественном музее открылась выставка "Символы места. Опыт локальной художественной психогеографии". Это одна из первых попыток выявить и представить главные мотивы, характерные для "самарского художественного феномена".

Фото: Дмитрий Бурлаков

Самарский миф в картинах

Над выставкой "Символы места" ее авторы Константин Зацепин и Татьяна Петрова (оба - заместители директора Самарского областного художественного музея) работали почти год, но фактически работу по исследованию "самарской школы" можно считать начатой намного раньше. Авторы выставки вспоминают проекты Художественного музея "Самарские перекрестки", "Окольцованные Самарской Лукой" и представленные в прошлом году в музее им. Алабина "Течения", в рамках которых уже делались попытки как-то систематизировать самарский материал. Можно также вспомнить выставку Романа и Нели Коржовых "Тело пейзажа" и возникавшие вокруг нее разговоры о том, что главная ценность, питающая самарское искусство, - это Волга и связанные с ней ландшафты, а не какие-то культурные достижения или социальные проблемы.

Как бы то ни было, попытка выявить несколько главных мотивов, характерных для "самарской школы", и сложить из них некую сложную систему делается, видимо, впервые. Основным материалом для выставки послужили произведения уже проверенных множеством выставок художников 1970-80-х - Валентина Пурыгина, Николая Шеина, Ивана Карпунова, Валентина Белоусова. Есть и менее известные широкой публике художники - например, Евгений Казнин и Егор Ельцов. Резкое расширение хронологических рамок феномена производится за счет пары противопоставленных друг другу художников.

Открывающему выставку живописцу и, как сейчас сказали бы, культуртрегеру конца XIX века Константину Головкину авторы приписывают и честь открытия "сюжета путешествия художника через Волгу как пересечения Рубикона между Городским и Природным". Центральная и одновременно "закрывающая" позиция выставки отдана совсем свежим видеоработам Владимира Логутова, экспонировавшимся в этом году на Венецианской биеннале. В этих произведениях "самарские мотивы" звучат уже скорее как элементы постмодернистской пародийной рефлексии - не столько над "самарским феноменом", сколько над языком искусства вообще.

Жигулевский Икстлан

Композицию выставки авторы построили на противопоставлении природного и урбанистического начал, конфликт между которыми они считают основным. Впрочем, если судить по самой выставке, скорее можно говорить об интерференции и взаимопроникновении этих мотивов. Итак, две половины зала, два берега Волги - город и "заповедная зона". С этих берегов смотрят друг на друга четыре работы: совершенно открыто интерпретирующие тему Древа Жизни. "Райские яблоки" Ивана Карпунова перекликаются с горящими осенней листвой на фоне городского пустыря "Тремя вязами" Валентина Белоусова. "Глубокая деревня" Евгения Казнина превращает Самарскую Луку чуть ли не в Икстлан Карлоса Кастанеды и противопоставляется мрачной мистике вышек Радиоцентра в картине "РВС" уже упомянутого Белоусова.

Часть, посвященная Самарской Луке, на первый взгляд, выглядит намного более целостной и сильной. Думается, не будет преувеличением сказать, что подборки, в которой "самарская пейзажная школа" достигала бы такой глубины и высоты, мы еще не видели. Знаменитые осокори Валентина Пурыгина... Магические деревья Ивана Карпунова, которые он обнаруживает не где-то в глубинах Самарской Луки, а прямо на городской набережной… По словам авторов выставки, для них оказалось важным, что практически все отобранные ими "волжские пейзажи" оказались либо вымышленными, либо очень свободными вариациями на темы реальных видов. Можно также утверждать, что лучшие из этих работ балансируют на грани с абстрактной живописью. Таковы, например, очень обобщенные, очищенные от всех лишних деталей работы Виталия Редкина и относительно молодого художника Егора Ельцова. Таков и, например, "Разлив" Николая Шеина, сочетающий элементы абстракции и наивного искусства.

Так или иначе, здесь хочется употреблять слова "стихии", "первоэлементы". На эту мистичность "самарской школы" намекает, видимо, и оформление зала, решенного в трех цветах - синий (вода и одновременно воздух), зеленый (дерево, жизнь, весна) и темно-коричневый (земля, смерть, осень). Совсем неприкрыто эта мистика проявлена в работах Евгения Казнина, явно вдохновлявшегося то ли трактатами Карлоса Кастанеды, то ли работами пионеров психоделической революции.

Город, которого нет

Намного сложнее обстоит дело с "городским" "берегом" выставки. Если в части, посвященной Самарской Луке, без всякого усилия чувствуется некая местная самобытность, то многие из "городских" работ выставки хочется вписывать, скорее, в общероссийский или даже общеевропейский, чем самарский, контекст. Таков, например, "Кузнечный цех" Вениамина Клецеля или графические работы Леонида Шерешевского. Объединяет же представленные работы, скорее, антиурбанизм, ярче всего проявленный в апокалиптическом "Разливе на Волге" Валентина Пурыгина. Волга, сносящая ненавистный художнику город, - возмездие за насилие над природой, остро ощущаемое многими местными художниками.

Интересно, однако, что если Самарская Лука и ее "дух" в работах выставки узнается очень четко, то облик самой Самары как-то не складывается. Наибольшую цельность этому блоку придают работы Валентина Белоусова, но в них мы ощущаем, скорее, некий универсальный городской морок, чем некое лицо Самары. Подобным же образом можно говорить о специфике урбанизма Николая Шеина, но не о Самаре или Тольятти, увиденных через работы этого художника.

Конечно, можно думать о том, что кураторы что-то упустили (интересно было бы, например, когда-нибудь увидеть выставку о метафизике городского двора), но почему-то с большей убедительностью возникают в голове другие соображения. Например: а не является ли эта безликость настоящим лицом Самары? Странно думать, что 400 лет бурной деятельности не породили в городе ни одного феномена, способного по-настоящему отпечататься в сознании художников. Но как знать, не лучше ли жить на фоне безликого, но относительно безобидного города, чем внутри "петербургского текста" или индустриального мифа Екатеринбурга… Или, может быть, магия Самарской Луки настолько сильна, что все созданное человеком неизбежно блекнет на этом фоне? Кроме, разумеется, искусства, этой же Самарской Луке и посвященного.

Как бы то ни было, мы увидели одну из самых интересных выставок года, поднимающую к тому же "самарскую школу" на новую высоту. Смотреть с этой высоты несколько грустно, но, как говорится, правда превыше всего…

Константин Зацепин, замдиректора Самарского художественного музея:

- Самарское искусство подобно Атлантиде - оно скрыто по фондам, частным коллекциям и мастерским. Поэтому, делая крупные исторические выставки, организаторы всегда вынуждены спрашивать себя, как и в каком ключе преподносить материал. В "Символах места" мы постарались проникнуть в смысловые подтексты нашего арт-наследия. Основной конфликт местного искусства - отношения между природой и цивилизацией. Так что, помимо эстетики, главным проблемным узлом выставки стала экология… Вокруг него мы смогли очень жестко отобрать и структурировать произведения, и они, как нам кажется, очень хорошо говорят сами за себя.

Сергей Баландин, художник, арт-критик:

- Меня, конечно, впечатлила эта выставка. Печально, однако, что за пределами Самары этих художников почти никто не знает. Очень показателен в этом смысле контраст между мировым уровнем работ и местечковостью темы. Говорят, что главный вопрос российского искусства - "Кто такие русские?". А у самарского, видимо, - "Кто такие самарцы?". Когда-то Татьяна Петрова делала выставку "Окольцованные Самарской Лукой". И мы действительно окольцованы. Мы живем на фоне великого, мощного пейзажа, но мы у него в плену. У нас есть великие художники, но они рождаются и умирают в Самаре, не известные почти никому. И это, конечно, печальная, хотя и очень характерная для России история.