Алексей Талипов рассказал о своем творчестве и традициях русской иконописи.

Не прямолинейное движение

- Как у фоторепортера произошел такой поворот в судьбе?

- На самом деле иконопись появилась у меня в жизни вовсе не внезапно. Все происходило естественным образом, а не потому, что я однажды сказал себе: "Дай-ка я займусь иконами". Давным-давно, еще занимаясь в художественном училище, я познакомился со многими самарскими иконописцами. А заканчивая училище, уже работал на росписях храмов. Надо сказать, что церковь - одно из немногих мест, где сохраняется потребность в художниках. А православие - одна из немногих вещей, которая позволяет сознавать, что ты русский, сознавать, что отличает тебя от испанца или француза. Когда я пытался найти свое место в жизни, именно в церкви я находил ответы на вопросы о том, каковы наши корни, какова наша история. Наверное, наше движение по жизни не бывает прямолинейным. Репортажная фотография как раз была таким витком, временным уходом в сторону от основного пути. Это был момент увлечения. Но спустя несколько лет я почувствовал, что занимаюсь не тем делом, которым хочу заниматься. И вернулся к прежнему. Но если до того я в основном работал в храмах на росписях, то сейчас сконцентрировался на иконах.

"Возвращение блудного сына"

- В русской иконописи существуют разные школы, разные направления. Что тебе ближе?

- Когда в России возродилась иконопись, сформировалось несколько центров, где мастера работали в определенной манере. Скажем, школа Троице-Сергиевой лавры - одна манера письма, палех - совершенно другая. Мастер, который работает в традициях Троице-Сергиевой лавры, может с закрытыми глазами написать икону в традициях XV века, но, наверное, не сможет написать ее в греческой манере. А мастер из Палеха вряд ли напишет икону в академической манере. Все это совершенно разные школы. Мне интересно исследовать разные манеры письма - и византийскую, и палехскую, и академическую.

В училище мне казалось, что в иконах мастеров из Палеха чересчур много внешних украшений. Сейчас я так не считаю. В них - непередаваемое ощущение красоты, благодати Божией. Эта красивая разделка золотом, эти цветовые орнаменты, от которых кружится голова - так они тонко сделаны… Для меня старинные иконы - это прежде всего уникальные памятники культуры. И мой интерес как художника - в том, чтобы максимально приблизиться к ним.

Когда изучаешь литературные, иконописные, архитектурные памятники минувших веков, то начинаешь понимать мироощущение тех людей. Надо сказать, что оно совсем не соответствует нашему современному обществу, где самый востребованный художник - Дэмиен Херст, а самое дорогое произведение - "Инкрустированный бриллиантами череп". Как-то к нам в училище пришли ребята из Голландии и рассказали, как там у них сейчас учат рисовать. Им говорят: "Нам не нужен новый Ван Гог. Нам нужен ты". И вот парень, который еще ничего не знает, не имеет никаких профессиональных навыков, никакого опыта, пытается что-то изобретать. А как учили художников во времена Возрождения? Приводили юношу в мастерскую и говорили: "Краски мешай вот таким образом. Рисунок делай вот так". Поручали делать копии. Шло постижение ремесла. А потом из этих юношей вырастали Микеланджело, Веласкес, Рембрандт... Кстати, для меня самое драгоценное произведение искусства - "Возвращение блудного сына" Ремрандта. Это вершина в истории мировой живописи. Я бы сказал, что это вся история человечества в одном образе. Есть традиция иконописи, а есть современная жизнь, и между этими двумя понятиями - большой зазор.

- И как ты для себя решаешь это противоречие?

- Когда ты этим живешь, это творчество для тебя органично. Но надо понимать, что иконописец - это все-таки часть церкви.

- Не поэтому ли авторы многих замечательных икон, дошедших до нашего времени, остались безвестными?

- На самом деле на оборотной стороне иконы часто писали, в какой мастерской она была сделана. И в церковных документах, как правило, указывалось, кого подряжали на роспись храмов. Исследователи нашли множество имен иконописцев. Не такие уж это были безвестные мастера. Другое дело, что у иконописцев нет стремления обратить на себя внимание. Художник встает за мольберт, чтобы показать себя. Иконописец встает к доске и пишет икону, чтобы сказать своим языком о Боге, о святости.

Иконопись - это не просто умение обращаться с красками и вести линию. В иконе содержание стоит выше средств его передачи. Но все равно: что бы мы ни делали, это несет отпечаток нашей личности. Даже если ты копаешь грядку, ты вскопаешь ее не так, как твой сосед. У него, может быть, кучки земли будут покрупнее твоих. Личность Андрея Рублева видна в созданных им иконах. А личность Симона Ушакова - в его иконах. Они совсем другие, и там тоже чувствуешь присутствие автора. А если человек с комиксовым мышлением начнет рисовать икону, то она у него и получится комиксом.

На языке символов

- Двадцатый век внес что-то новое в иконопись?

- Искусствоведы иногда задаются вопросом: а что такое современная икона? У каждого века есть свой образ иконы. У двадцатого века его нет. Это было время безверия, уничтожения церкви. Традиция прервалась, не было естественного развития языка иконописи. Но заслуга двадцатого века - в том, что много чего вернули. Иконопись вообще сложно развивалась. Как, например, возникла синодальная икона? Когда Петр I начал разворачивать Россию на Запад, он повелел срубать византийские росписи и расписывать храмы на западный манер. Или, например, иконы Андрея Рублева: в XIX веке народ в своей массе их не знал. В XX веке мы увидели Рублева, увидели Византию.

- Когда ты создаешь икону для храма, ее образ заранее обсуждается с настоятелем?

- Если это храм со своей стилистикой иконостаса, я приношу образцы икон, которые, по моему мнению, могли бы подойти. Из них мы и выбираем, учитывая разные факторы: особенности храма, пропорции иконостаса, киота и другие важные вещи. Иконописец не может писать, как ему заблагорассудится. Его творчество - это осознание своего места в мире, своего отношения к Богу. Икона говорит на языке символов об ином бытии, о преображенном человеке. О любви.

Вот ребенок рисует своих папу и маму. Даже если там ничего непонятно, какие-то каля-маля, - родителям радостно. Потому что он своим рисунком говорит о любви к родителям. Так и иконописец в своих работах говорит о любви к Богу, к людям, к миру.

При этом в иконе множество уровней смыслов. Взять, к примеру, сюжет иконы "София - премудрость Божия". В ней сложнейшая философия, сложнейшая композиция. Такие иконы не появляются в одночасье, их сюжеты формируются веками, в результате многих обсуждений.

- Не отпугивало ли то, что есть определенные правила, ограничения при создании икон?

- Когда я был юношей, мне действительно порою казалось, что в иконописи очень жесткие рамки, нельзя двигаться ни вправо, ни влево. А потом я понял, что иконопись очень богата в своих формах, в своих средствах выражения. А ограничения - они есть всегда… Когда я рисую пейзаж, я разве не ограничен? Есть определенная форма деревьев, есть цвет. Если ель голубая, я же не могу ее нарисовать красной. И не могу нарисовать пальмы вместо лип.

- Где можно увидеть твои иконы?

- Икона "Иоанн Богослов в молчании", написанная темперой, находится в самарском храме Иоанна Богослова. При ее написании я использовал палехский образец, который немного изменил в пропорциях. Добавил тропарь, и икона стала вертикальной.

В Богоявленском храме в Курумоче есть написанная мной икона Сергия Радонежского. За фигурой Сергия - темный лес. Он ведь как начинал свой путь? Пришел вместе с братом в глухой лес, и они жили там в течение долгого времени, построили часовню. Когда во время похода случается оказаться где-нибудь ночью в глухой чаще, невольно вспоминаешь преподобного Сергия и осознаешь, сколько должно быть внутренней силы, чтобы остаться в подобном месте.

Еще одна моя работа находится в Волчанке, в старинной деревянной церкви Покрова Пресвятой Богородицы. Стены изнутри церкви представляют собой стесанные бревна, по ним масляной краской сделаны имитации каменных архитектурных элементов. А поверх - росписи, которым полтораста лет. Они неплохо сохранились, только потемнели, как и положено масляным росписям. В некоторых местах храма оставлены ниши. Один из приделов освятили в честь Софрония Иерусалимского и попросили меня написать его образ - сделать роспись, соответствующую стилю той, которая была раньше. Моя задача была в том, чтобы эта работа не выглядела пришитой заплаткой, чтобы она смотрелась органично. Мне кажется, это удалось. Скоро опять поеду в Волчанку - писать Марию Египетскую.